Николай Константинович Байбаков родился 6 марта 1911 года в городе Баку. Отец — Байбак Константин Васильевич (1868—1943). Мать — Байбак Мария Михайловна (1874—1946). Супруга — Байбакова Клавдия Андреевна. Дочь — Байбакова Татьяна Николаевна (1941 г. рожд.). Сын — Байбаков Сергей Николаевич (1945 г. рожд.). Внучки: Мария Владимировна (1966 г. рожд.), Елизавета Сергеевна (1976 г. рожд.), Полина Сергеевна (1991 г. рожд.). Правнуки: Петр (1991 г. рожд.), Филипп (1992 г. рожд.), Клавдия (1996 г. рожд.), Каролина (2002 г. рожд.).
Почти сорок лет до рождения младшего сына Николая отец протрудился в кузнечных цехах, а затем переехал в Баку из Белоруссии на заработки и обосновался здесь до конца своей жизни. Устроился на работу в нефтяную компанию «Братья Нобель». Семья была большая: двенадцать детей. Конечно, отцу с матерью трудно было прокормить такую ораву, выучить и «поставить на ноги». Дети уже с малых лет чем могли старались помочь родителям: на отцовские заработки прокормиться было не просто...
Рабочий Баку — колыбель отечественной нефтяной промышленности — воспитал меня и дал мне путевку в жизнь. Надо ли говорить, что рос я с трудовой советской верой в прекрасное будущее моей страны, потому, что мой город и окружающие его нефтяные промыслы — кладезь огромных богатств, которые должны обеспечить это будущее. Я стал свидетелем главных событий развития в стране нефтяной отрасли практически с первых дней ее становления.
Нефть в Азербайджане добывалась издавна, сначала ручным способом — с рытья колодцев. И только таким способом она добывалась многие годы, вплоть до конца прошлого века.
В 1928 году я к великой радости отца стал студентом Бакинского политехнического института, самого престижного вуза республики. Тогда это было самой заветной мечтой многих бакинских мальчишек, твердо усвоивших формулу индустриализации: «Нефть — это кровь индустрии, а значит, и самой жизни».
Учился Николай Байбаков увлеченно, стараясь не пропустить ни одной лекции, просиживая над книгами и конспектами дни и ночи.
Часто сразу после лекций студенты отправлялись на промысел и там, на месте могли на конкретных примерах изучать то, что говорилась им в академических стенах, увидеть своими глазами, пощупать руками детали.
Студенческая юность Николая Байбакова совпала с годами первой пятилетки. Тогда в основном завершилось техническое перевооружение нефтяной промышленности — первой из всех отраслей Союза, когда десятки предприятий страны сумели изготовить новейшее по мировым стандартам оборудование для нефтепромыслов.
Началось бурное освоение так называемой «подкирмановской нефтяной свиты» в Балаханах. Оно сулило огромные перспективы и ставило мой родной Ленинский промысел в число самых развивающихся и ведущих в стране. В такое удивительное время всеобщего энтузиазма сбылась моя давнишняя мечта — я стал полноправным инженером на этом промысле. Самый памятный и дорогой для меня успех в жизни это проект, который был принят и внедрен как новый метод закачки цемента в водяной пласт под высоким давлением. Он дал хорошие результаты, и с тех пор все нефтяники называют его «методом Байбакова».
В течение 1935—1936 годов я проходил красноармейскую службу на Дальнем Востоке. Служил в особом, 184-м артиллерийском полку рядовым красноармейцем, а затем получил звание командира. Артиллерия полка базировалась на конской тяге, и мы, как заправские конюхи ухаживали за лошадьми, старательно чистили их скребницами им спины и бока, засыпали в кормушки овес и сено, купали в местной речушке летом. На каждую пушку приходилось по шесть лошадей. Лошади были терпеливы и доверчивы, и мы привязывались к ним все сердцем, отчего тяжелая служба наша — воинские учения, ночные дозоры, походы через тайгу в 30—40-градусные морозы — казались нам легче. Уже под конец моей службы, когда я был в офицерском звании, за мной закрепили строевого коня, которого звали Каштанкой. Конь был высокий и стройный, и я, выучившись верховой езде, любил погарцевать на нем, и что греха таить, покрасоваться, ибо и конь мой, как я заметил, любил показать себя, как говорится, и видом, и ходом. И до сих пор, в моем домашнем кабинете висит на стене фотография Каштанки, на котором я сижу. Много лет прожил, много перевидал, а своего коня помню, как свою молодость.
После армейской службы в январе 1937 года Николай Байбаков вернулся в родной Баку на промысел, стал работать заведующим промыслом, правда, недолго. В августе того же года его перевели на должность главного инженера треста «Лениннефть». Не прошло и года, как последовало новое назначение — управляющим этим трестом. И вот внезапно новая перемена в жизни. Н.К. Байбакову пришлось снова покинуть родные края, расстаться с родными, коллегами. Поводом, видимо, послужило его выступление на Всесоюзном совещании нефтяников в марте 1938 года, где речь шла о путях увеличения добычи в стране. Это совещание возглавлял тогдашний нарком топливной промышленности Л.М. Каганович.
В своем выступлении я, как управляющий трестом, рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, внедрении новой техники, что значительно увеличило добычу нефти. Често и прямо, не кривя душой говорил и об упущениях в работе, о недочетах, тормозящих развитие Ленинского треста. Чувствовалось, что зал слушает меня понимающе, сочувственно.
Слушал меня и Л.М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой чего-то черкая на лежащей перед ним бумаге. Как потом я узнал, мое выступление, понравилось ему прямотой поставленных вопросов, и он обратил на меня внимание.
Через два месяца после совещания меня вызвал к себе один из руководителей республики, угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Л.М. Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения «Востокнефтедобыча» в Куйбышеве.
Перед объединением была поставлена задача выполнить решение XVIII съезда партии о создании стратегического нефтедобывающего района между Волгой и Уралом — иначе говоря, «Второго Баку», в который включили новорожденные тресты «Башнефть», «Сызраньнефть» и «Эмбанефть». Более развитым к тому времени был «Башнефть», где уже трудились прибывшие сюда опытные буровики из Баку и Грозного. Они пробурили здесь первые скважины и получили первые фонтаны нефти «Второго Баку».
В 1938 году объединение «Востокнефтедобыча» добыло около четырех миллионов тонн нефти. Тогда еще не знали о существовании мощных девонских нефтяных пластов, открытие которых через несколько лет коренным образом изменило ситуацию в этом районе, таком важном для хозяйства и обороны государства. Значит, в пристальном внимании ко «Второму Баку» проявилась важнейшая государственная интуиция, определившая судьбу страны в годы тяжелейших испытаний.
Волей судьбы я проработал в «Востокнефтедобыче» всего лишь около года. В 1939 году в Наркомате топливной промышленности было образовано Главное управление по добыче нефти в восточных районах страны. Я был назначен начальником этого Главка. Но опять ненадолго: в 1940 году меня утвердили заместителем наркома топливной промышленности под «железным» началом Кагановича, с которым судьба, таким образом, связала меня тесно. Теперь я встречался с ним на коллегиях, совещаниях, нередко доводилось беседовать лично с ним.
Многие, кому доводилось работать с Л.М. Кагановичем, отмечали его крутой норов. Отсюда и прозвище — «железный нарком». Он был фигурой во всех смыслах внушительной. Его известность, влияние и власть могли приводить в трепет и страх. Тем более все знали его близости к Сталину. Дело осложнялось тем, что Каганович, будучи наркомом, толком не знал нефтяное дело, поверхностно оценивал его проблемы, нередко игнорировал мнения профессионалов.
В 1940 году Н.К. Байбакову впервые довелось встретиться со Сталиным на совещании в Кремле, где обсуждались неотложные вопросы нефтяной отрасли. Ему было поручено сделать сообщение об обеспечении народного хозяйства и армии горючим в связи с нарастанием опасности войны.
Надо ли говорить, как я волновался в приемной Сталина, ожидая вызова на заседание! «Смогу ли взять себя в руки, не растеряться на этом высоком собрании под председательством Первого секретаря?» Но вот я вошел в большой кабинет, где царила обстановка вовсе не торжественная, а вполне деловая и спокойная, и я сразу почувствовал, как напряженность моя спала, я перевел дух, кто-то показал мне место, где я должен присесть, и уже успокоившись, старался сосредоточиться на содержании записки, которую я держал в руках. В ней сжато изложена суть проблем ускоренного развития промыслов за Волгой, особенно Башкирии — ведущем районе «Второго Баку». Хотя работая в Москве, не забывал я и о делах ишимбайских, всех начинаниях башкирских нефтяников и всеми мерами старался им помочь. (Может быть поэтому мне впоследствии было присвоено звание почетного гражданина города Ишимбая).
Еще раз внутренне уверив себя, что хорошо знаю порученные мне вопросы, я огляделся, увидел Сталина. Да, он, знакомый облик, знакомый полувоенный френч человека, которого я знал по портретам. «Все нормально, обыкновенно!» — совсем успокоился я. И тут мне предоставили слово, и голос мой зазвучал спокойно и деловито: видимо передалась атмосфера деловитости и дружественности этого кабинета.
Сталин, держа свою знаменитую трубку чуть-чуть в бок от себя, неторопливо и мягко ступая по ковру, прохаживался по кабинету, слушал внимательно, не перебив ни разу. А когда я смолк, он приостановился, словно что-то решал про себя, и после небольшой паузы начал глухим и негромким голосом задавать вопросы.
— Какое конкретно оборудование вам нужно?
Я отвечал уже совсем спокойно, вдаваясь в такие детали, в которые, готовясь к сообщению, не думал вдаваться. Сталин выслушал и опять спросил:
— Какие организационные усовершенствования намерены ввести? Что более всего сдерживает скорейший успех дела?
Подробно перечислили все наши дела и задумки, сказал и о «тормозах».
И опять Сталин, сделав несколько шагов по кабинету, принял соответствующие решения. Эта конкретность и переход сразу от слов к делу окрылили меня.
Я до сих пор не скрываю того, что был в числе тех, кто учился у Сталина, считая, что его ясный и решительный стиль должен быть присущ руководителям любого ранга. Где бы я ни работал и при Сталине, и после него, я, следуя его примеру, всегда в меру своих сил старался внимательно выслушать каждого, с кем работал, искать истину в сопоставлении различных мнений, добиваться искренности и прямоты каждого личного мнения, но, прежде всего, искать доступные, реальные пути выполнения поставленных задач.
В 1940 году Наркомат топливной промышленности был разделен на два Наркомата: один ведал нефтью, другой углем. Наркомом нефтяной промышленности стал И. Седин, до этого работавший секретарем Ивановского обкома партии. Н.К. Байбаков получил пост его заместителя. В октябре того же года Седин доложил по телефону Сталину о том, что его задание выполнено — добыто 100 тысяч тонн нефти! Все эти результаты давались ценой неимоверных усилий работников всех уровней промышленности — от простого бурильщика до руководителя самого высшего звена. Страна спешно и упорно готовилась к неизбежной схватке с фашизмом, и военный аспект был преобладающим в работе всей отрасли.
Работу первого заместителя наркома нефтяной промышленности СССР в те годы иначе как «Наркомомвскими днями и ночами» не назовешь. Как и во времена работы с Кагановичем отдыхать доводилось только урывками, чтобы хоть чуть отдышаться, выспаться. Выходных и отпускных дней тоже не было. Все рабочие дни были расписаны буквально по минутам, и все равно времени не хватало. День сливался с ночью.
С личной жизнью при таком графике работы никак не клеилось. Знакомство с судьбой оказалось случайным. Однажды в комнату отдыха, где я в то время обедал, вошла девушка — новый работник Наркомата. Окончив инженерно-экономический институт, она работала референтом заместителя наркома по строительству. Принесла на подпись срочный документ. На вид ей было всего двадцать, аккуратная, строгая, но очень миловидная с умными живыми глазами. Чем-то она меня сразу тронула, и я тут же выяснил, что зовут ее Клавой; и совершенно неожиданно для себя предложил первое, что пришло в голову — глупее, как говорится, не придумаешь:
— Садитесь Клава, обедать со мной.
— Нет, нет, что Вы! — вся вспыхнула она.
— Ну, если не хотите обедать, — уже осмелев, сказал я, — тогда вечером приглашаю вас в кино. Пойдете?
Она согласилась. И мы стали встречаться.
Как-то узнав об этом Каганович сказал управляющему делами, чтобы он достал мне два билета в театр. После спектакля — была не была! — я пригласил Клаву в ресторан и, обязав себя быть решительным, сказал ей:
— Вот что Клава. Нет у меня времени на ухаживания. Совсем нет. И если я тебе нравлюсь — то вот моя рука. А если нет — прогони меня сейчас же.
— Можно мне подумать? — тихо спросила она.
— Можно. Даю тебе полчаса.
На другой день Николай Константинович и Клавдия Андреевна расписались в ЗАГСе. Они прожили вместе сорок три года, как сорок три дня, душа в душу и сердце в сердце, в согласии и любви. У них родились дочь и сын.
С первых часов войны Наркомату нужно было срочно развернуть широкую работу по организованному набору добровольцев в нефтяную промышленность, разумеется только для тех, кто получил освобождение от призыва в действующую армию. А это в основном подростки, женщины, пенсионеры — десятки тысяч. К счастью, нефтяники уже имели богатый опыт ускоренного и массового обучения. Задача облегчалась еще и тем, что в первых рядах шли действительно добровольцы, движимые высоким чувством долга перед страной.
Нефтяники нового призыва не роптали на сразу же свалившиеся на них тяготы. Их самоотверженность исходила из ясного сознания того, что от добытчиков горючего непосредственно зависит жизнь и смерть солдат на небывалой дотоле войне — войне моторов.
В трагическом 1941 году советская нефтяная промышленность не только устояла, но и сумела шагнуть вперед. Так, нефтяники Баку, тогда главного нефтедобывающего района СССР выполнили все государственные задания 1941 года и дали в первый год войны фронту и Родине 23,5 миллиона тонн нефти — показатель небывалый за всю историю нефтяного Баку.
В состав созданного при Наркомате нефтяной промышленности специального штаба, который поручили возглавить мне, входили представители Наркомата обороны и Главнефтесбыта. Штаб собирался фактически каждый день и работал четко и слаженно. Особое значение в штабе придавалось обмену оперативной информацией с мест — о возможностях и нуждах трудовых коллективов и особенно потребностях фронтов, после чего принимались решения об обеспечении их горючим.
Из тех, кто никогда не боялся предлагать штабу самые ответственные и крупные решения, мне больше всех запомнился Андрей Васильевич Хрулев — начальник Главного управления тыла Красной Армии. Ноша ответственности была на него взвалена небывалая и непомерная, и все-таки он нес ее спокойно и мужественно. Я рад, что в такую тяжелую годину мне довелось работать с такими людьми как он, — прямодушными и обязательными в каждом слове.
Значение нефти как стратегического сырья, способного решить исход всей войны понимало и гитлеровское руководство. Проблема горючего для Германии была действительно важнейшей. К началу военных действий она производила лишь 8—9 миллионов тонн бензина и дизельного топлива, в основном из угля. Своей же нефти противник практически не имел, в какой-то мере восполняя свои потребности из союзной им Румынии. Но не хватало и ее. Вот почему нацисты возлагали большие надежды на захват кавказских нефтепромыслов.
Ставка была велика. 1 июля 1942 года на совещании группы армий «Юг» Гитлер заявил: «Если не получу нефть Майкопа и Грозного, должен буду покончить с этой войной».
В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожал мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом говорил:
— Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам. И чуть ужесточив голос, добавил:
— Имейте ввиду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем.
Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твердый кавказский акцент. Сталин не спеша прошелся по кабинету и после некоторой паузы снова добавил:
— Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем.
Тогда, когда почти снова повторялось лето 1941 года, очевидно, видно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духа, тихо сказал:
— Но вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.
Сталин слега остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:
— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Буденным думайте, решайте вопрос на месте.
Вот так, с таким высоким отеческим напутствием я был назначен уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.
На следующий день в ГКО была создана группа специалистов для проведения особых работ на промыслах Северного Кавказа. По предложению Н.К. Байбакова организовать работу было решено следующим образом: если враг приблизится к промыслам, демонтировать и вывезти на восток страны все ценное оборудование, малодебитные скважины немедленно вывести из строя, а особо богатые использовать до последней, критической минуты, и при самых крайних обстоятельствах также уничтожить.
В группу для особых работ под руководством Н.К. Байбакова вошли опытные инженеры-нефтяники (Н.Тимофеев, Ю. Боксерман и др.), а также специалисты взрывного дела из Наркомата внутренних дел. Специальным самолетом они вылетели в Краснодар, денно и нощно вели разработки технологии вывода из строя и отрабатывали методы долговременной консервации скважин. Использовался и опыт английских специалистов, которые ликвидировали нефтяные скважины на острове Борнео в 1941 году. Однако зарубежный опыт оказался не столь эффективным. В результате был разработан свой, наиболее радикальный и надежный способ, который впоследствии себя полностью оправдал.
Все работы по подготовке промыслов к уничтожению предписывалось вести только с ведома штаба Южного фронта, которому мы непосредственно подчинялись. Мне сообщили, что штаб и командующий фронтом С.М. Буденный после того, как был оставлен Ростов-на-Дону, находятся в Армавире, и мы поспешили вылететь туда на У-2.
С высоты развернулась страшная картина всеобщего отступления. Внизу пылали хутора и станицы, по дорогам и проселкам отходили наши армейские части — где редкими колоннами, где разрозненными группами, а где толпой вместе с беженцами. Над Армавиром, когда наш самолет стал снижаться, мы с ужасом обнаружили на земле прорвавшуюся немецкую бронетехнику.
Штаб фронта и его командующего мы отыскали в станице Белореченской. Увидев Семена Михайловича, я выпалил сходу:
— Семен Михайлович, давайте команду на проведения спецмероприятия!
— Коля не торопись, — добродушно ответил Буденный. — Моя кавалерия остановила танки.
Однако положение было крайне тяжелым. Я собственными глазами видел, как спешно отступали наши войска. Не забыл я и того, как Сталин постучал пальцем в висок, произнеся: «Выбор здесь...» Да, нужно думать самому, как теперь действовать, с учетом всей сложности ситуации. Ясно, что немцев сейчас никак не задержим, и если они захватят краснодарские промыслы в целости и сохранности, то, получив горючее для своей техники, с еще большей яростью и силой ринутся к Волге и Кавказу, и тогда не сносить мне своей головы. Да что там моя голова!
По телефону из штаба фронта на свой страх и риск я отдал нефтяникам приказ — приступить к немедленному уничтожению скважин, сам сел в машину и поспешил на промыслы. Не успел доехать до станицы Апшеронской, как меня разыскал по телефону член Военного Совета Южного фронта Каганович и дал команду на ликвидацию промыслов.
Работа моей группы развернулась полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице, откуда простирался на восток район нефтепромыслов Краснодарского края. Апшеронскую электростанцию взрывали уже под автоматным и пулеметным огнем врага.
Трудно передать состояние людей, разрушавших то, что строили сами, чему отдали все свои силы и считали делом и подвигом всей жизни. Когда взрывались первые (по графику) нефтеперекачивающие и компрессорные станции, люди не скрывая слез, плакали, метались в душевном смятении. Потом, как бы отупев от горя, примирились с необходимостью разрушать созданное ими. Ожесточенно и сурово думали, получая хоть какое-то облегчение: ничего, зато врагу не достанется ни капли нашей нефти!
Все намеченные спецработы выполнялись быстро. До августа 1942 года на восток страны отправлено около 600 вагонов с оборудованием, в район Грозного вывезена вся добытая за последние дни нефть. Но враг наступал, и приходилось уничтожать все новые и новые промыслы.
Так или иначе, главное задание Комитета Обороны было выполнено. На Кубани враг так и не получил ни одной капли горючего. Впоследствии стало известно, что в Германии уже было создано акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе». Однако почти за полгода немецкой оккупации Кубани прибывшим сюда из Германии специалистам по нефтедобыче не удалось восстановить ни одной скважины. Немецкие танки и самолеты остались на скудном рейховском пайке.
Уже после освобождения Краснодара советскими войсками, вернувшись на промыслы, был обнаружен огромный запас труб, завезенный сюда из Германии для разработки нефтяных месторождений. Вот как вышло: не отдав ничего своего оккупантам, мы даже получили трофеи. Трубы эти очень пригодились для восстановления промыслов.
В сентябре я вернулся в Москву, к делам в Наркомате. Не сразу, признаюсь, удалось войти в рабочее состояние и душевное равновесие. Перед глазами неотступно стояли сцены и картины увиденного и пережитого мной во фронтовой полосе: кроваво-черные кусты взрывов, заживо заваленные землей и щебенкой люди, убитые, смертельно раненные стонущие солдаты, слезы, разрушения.
Между тем фронтовая обстановка по-прежнему оставалось тяжелой и требовала максимальной рабочей сосредоточенности. Враг, выйдя к Волге в районе Сталинграда, отрезал пути снабжения фронтов горючим, ранее проходившим от Баку через Ростов-на-Дону по железной дороге, и по Волге. Положение становилось критическим. Ведь Бакинские промыслы продолжали оставаться основными источниками нефтеснабжения страны.
Вот тут и проявилось со всей силой и важностью стратегическое значение «Второго Баку», строительство которого началось еще до войны, и жизненную важность его мы так остро ощутили. Хотя его доля в общесоюзной добыче была сравнительно невелика, но это была золотая доля — нефть, перерабатываемая практически на месте добычи заводами Центра и Поволжья.
Из-за постоянных перебоев с вывозом нефти и нефтепродуктов бакинские нефтехранилища оказались переполненными, нефть девать стало некуда и большое количество скважин консервировалось. Что делать в такой фактически безвыходной ситуации? Не прекращать же добычу нефти, когда потребность в ней отчаянная. Требовалось незамедлительно использовать весь огромный трудовой опыт и потенциал бакинских нефтяников, техническую смекалку и умения находить неординарные решения.
И вот возникает невероятное, с точки зрения технологии, предложение: нефть добывать не сбавляя прежних темпов, и гнать ее по трубопроводам на перерабатывающие заводы в «Черный город», снимать там энергетическую верхушку, а остаток возвращать обратно и закачивать в нефтяной пласт. Конечно, такое предложение даже для бывалых знатоков казалось нереальным. Взвесив все за и против, Байбаков признал предложенный выход единственно возможным, полностью поддержал и санкционировал его реализацию.
Однако для того, чтобы более полно использовать потенциал Баку, возникло куда более радикальное решение о быстрой разработке нефтеносных районов между Волгой и Уралом. ГКО обратился к бакинским промысловикам с призывом срочно перебазироваться в необжитые районы для поднятия нефтяной целины, для ускорения добычи нефти в нужных стране объемах.
Как первый заместитель наркома Н.К. Байбаков был назначен представителем ГКО по перебазированию большого количества нефтяников и техники кавказских районов на Восток. С этой задачей он справился блестяще.
Всего за три месяца почти девять тысяч бакинских нефтяников, большинство с семьями организовано выехали в восточные районы. На колесах оказался почти весь цвет нефтяной промышленности Азербайджана. «Второй Баку» постепенно набирал силу.
Битва за нефть наполненная и подвигом, и драмой. И, как всякая битва, протекала неровно: успехи сменялись неудачами, имелись свои прорывы и критические ситуации. Когда гитлеровцам казалось, что теперь-то они перекрыли все пути поступления нефти на наши нефтеперерабатывающие заводы, снабжавшие фронт горючим, нефть неожиданным для них способом все же на эти заводы поступала. И то, что у нас с невероятной быстротой нарастало количество самолетов и танков, полностью обеспеченных горючим и боеприпасами, ошеломляло врага, вносило смятение в его ряды.
Вот лишь некоторые эпизоды грандиозной битвы за нефть. В невероятно короткие сроки проложен нефтепровод Астрахань-Саратов, для которого частично использованы трубы и насосные станции из демонтированного трубопровода Баку-Батуми. И построен в напряженные дни Сталинградской битвы!
Весной 1942 год, когда Ленинград оказался отрезанным от Большой земли, по льду и дну Ладоги всего за 50 дней проложен 28-километровый бензопровод, пропускавший до 400 тонн горючего в сутки. Он обеспечивал топливом и Ленинградский фронт, и город.
В 1942—1943 годах решена невероятно трудная задача обеспечения природным газом оборонных заводов Поволжья. За счет эвакуации предприятия из западных районов страны создан промышленный центр Безымянка вблизи Куйбышева, где сосредоточились авиационные заводы страны. Для их обеспечения топливом в короткие сроки проложен трубопровод от Бугурусланских месторождений до Безымянки, в район, дававший значительное количество военной техники, в том числе и знаменитые штурмовики.
В конце 1942 года большая группа нефтяников впервые награждена орденами и медалями. Н.К. Байбаков был отмечен орденом Ленина.
Исход великой победоносной Сталинградской битвы поставил точку и в грозной эпопее битвы за нефть. Открылся, наконец, свободный доступ по Волге для бакинской нефти.
В 1944 году Н.К. Байбаков становится наркомом нефтяной промышленности.
Мое назначение на этот пост предварительно со мной никак не обсуждалось. И только через три месяца Сталин вызвал меня для беседы о состоянии дел в отрасли.
В Кремле, в приемной Сталина я появился точно в назначенное мне время. А.А. Поскребышев попросил лишь меня немного подождать, сказав, что Сталин сейчас занят в своем кабинете поиском какой-то нужной книги. Больше он ничего не сказал, сосредоточенно копаясь в своей папке. Все знали, что Поскребышев говорит ровно столько, сколько нужно для ответа. Он молча дважды поднимался с места, заглядывая в кабинет и возвращаясь, кратко сообщал: «Нужно подождать». Наконец, в третий раз сказал:
— Товарищ Сталин, видимо, нашел нужную книгу и читает, стоя на стремянке. Вы войдите, ну, кашляните, чтоб услышал.
Вошел — и остановился, смотрю стоит Сталин, Верховный Главнокомандующий, правда спиной ко мне. Подхожу, кашлянуть не решаюсь. Я посмотрел на него, как он выглядит: одет в серый френч и мягкие сапожки, очень скромно для первого лица в государстве...
Все-таки решился и кашлянул в кулак. Сталин неторопливо оглянулся и поставил книгу на место.
— А-а, Байбаков, молодой человек! — медленно произнес он (назвал меня Байбаков он как-то дружески, с каким-то душевным расположением). И повторил чуть официальнее:
— Садитесь, товарищ Байбаков, пожалуйста, вон там.
Он опустился со стремянки, пожал мне руку и, раскуривая трубку, начал ходить по кабинету.
— Товарищ Байбаков, мы назначили вас наркомом нефтяной промышленности.
И хотя меня это сообщение не удивило, так как я уже фактически управлял отраслью в качестве главы, но эти слова означали для меня окончательное утверждение в новой должности.
Я набрался решительности и спросил:
— Товарищ Сталин, но ведь перед этим никто даже не поинтересовался, смогу ли я справиться?
Сталин искоса с какой-то своей затаенной улыбкой взглянул на меня, затянулся трубкой, откашлялся и негромко сказал:
— Товарищ Байбаков, мы хорошо знаем свои кадры, знаем кого и куда назначать. Вы коммунист и должны помнить об этом...
Далее разговор зашел о проблемах нефтяной индустрии.
— Вы знаете, что нефть — это душа военной техники?
— Товарищ Сталин, — подтверждая, ответил я, — это не только душа военной техники, но и всей экономики.
— Тем более скажите, что нужно, — доверительным тоном подбодрил меня Сталин, — для развития отрасли.
— Надо «Второе Баку» осваивать, там мы открыли два крупнейших месторождений — ударили фонтаны. Это очень перспективные месторождения. Сталин меня выслушал, прошелся раз-другой вдоль стола и настойчиво повторил:
— А что нужно?
— Капиталовложения нужны, товарищ Сталин, оборудование. А еще нужны знающие строители.
Я решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво, сосредоточенно.
— Хорошо! — наконец, сказал он, — Вы изложите все эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берии.
Сталин тут же набрал номер телефона Берии, как первому заместителю Председателя Совнаркома, который курировал топливные отрасли.
— Лаврентий, вот здесь товарищ Байбаков, все, что он просит, дай ему.
Кажется, самый трудный вопрос был оперативно, без всяких проволочек решен. Забегая вперед, скажу, что наша отрасль вскоре получила все — и материалы, и оборудование, и толковых строителей.
И вдруг Сталин снова повторил:
— Нефть — это душа военной техники. Мы создали и танки, и самолеты, и машины — хорошие. Много у нас и трофейной техники. Но все это не придет в движение, если не будет бензина, дизельного топлива...
Я предложил Сталину, назвав конкретные оборонные заводы, перевести их на выпуск буровых станков и другого нефтяного оборудования для промыслов. Сталин тут же отдал необходимые и важные распоряжения. Так, говоря языком сегодняшнего дня, началась в стране конверсия предприятий.
Этот, продолжавшийся полтора часа разговор, был сложным, но и одновременно ясным, насыщенным мыслями и решениями, одним из определяющих судьбу нашего государства, и особенно нефтяной отрасли в конце войны, в преддверии мирных, послевоенных лет. Когда он закончился, Сталин вдруг опять спросил:
— Вот вы — такой молодой нарком.... Скажите, какими свойствами должен обладать советский нарком?
— Знание своей отрасли, трудолюбие, добросовестность, честность, умение опираться на коллектив — начал медленно и подробно перечислять я.
— Все это верно, товарищ Байбаков, все это очень нужные качества. Но о важнейшем вы не сказали.
Тут Сталин, обойдя вокруг стола, подошел ко мне. Я решил подняться, но он не позволил, коснувшись чубуком трубки моего плеча.
— Советскому наркому нужны прежде всего «бичьи» нервы (так характерно произнес он слово «бычьи») плюс оптимизм.
Много лет прошло с тех пор, всякое было в жизни — и хорошее, и горькое, но эти слова запали мне в душу. В трудную, критическую минуту в моей судьбе они всегда вспоминались. «Бичьи нервы плюс оптимизм» — сколько раз приходили эти слова мне на ум и чаще всего на посту председателя Госплана.
Задачи, поставленные в этом разговоре, стали быстро воплощаться в жизнь. Страна довольно быстрыми темпами стала оправляться он урона, нанесенного ей войной и оккупацией. Открывались новые месторождения, строились новые заводы. При этом применялись дотоле никогда не использовавшиеся методы.
К 1955 году объем добытой нефти составил 70 миллионов тонн. Национальный доход страны вырос к этому времени в 2,8 раза, объем промышленной продукции — в 3,2 раза, розничный товарооборот возрос в 1,8 раза.
После смерти Сталина и с приходом к власти Н.С. Хрущева наступила пора, «так называемой» оттепели. Выдвижение Хрущева на первую роль в партии, а значит, в государстве, для многих было неожиданным. Все-таки он до этого не входил даже в первую «пятерку» членов Политбюро, над ним еще витала тень сталинской полуопалы. Не числилось за ним ни громких всенародных деяний и заслуг, ни теоретических работ, только голод на Украине, о котором старались не вспоминать, как и о сдаче Киева в 1941 году. Зато бытовало мнение — крепок, ухватист, хороший хозяйственник, то есть типичный партийный практик, умеет вызвать к себе симпатию простой речью и обхождением, располагал к себе и внешний облик: простецкое лицо и жесты, простодушие, как знак добропорядочности.
Конечно, такие чувства владели и мной, когда в августе 1955 года неожиданно я был вызван в ЦК, к Н.С.Хрущеву. Помню, он встретил меня, уверенно стоя на ковровой дорожке своего кабинета, по-простецки засунув руки в карманы просторного, мешковатого пиджака, широко и приветливо улыбаясь. Я подошел к нему, и он дружески пожал мне руку и широким жестом пригласил располагаться. Сам же сел за стол, а я в кресло у стола.
Уже в этом было что-то от нового, «хрущевского стиля» — намек на равенство в этом кабинете, на простоту отношений, мол, нет ни подчиненного, ни начальника — вождя, а есть деловое партийное содружество. Говорить он начал тепло, по-дружески. Более всего неожиданным было то, что он хвалил меня как руководителя отрасли, которая в короткие сроки достигла крупнейших результатов в увеличении добычи нефти и газа. Не успел я еще подумать к чему это он, как вдруг, он без всякого перехода, не желая тратить лишних слов, вдруг заключил, положив обе руки на стол:
— Президиум ЦК считает целесообразным назначить вас Председателем Госплана СССР.
Это было совершенно неожиданным предложением. В таких случаях полагается благодарить за доверие, а мне и не вспомнилось об этом от растерянности и волнения. По силам ли мне такое огромное и новое для меня дело? — думал я.
— Никита Сергеевич, я не экономист. И с планированием народного хозяйства страны не справлюсь.
Мне казалось, что я нашел нужные слова для отказа. Хрущев вроде бы и не удивился моему ответу. Он прищурился то ли хитро, то ли негодуя. И рукой с широко растопыренными пальцами нажал с силой на стол.
— А я? А я разве экономист? — живо отпарировал он. — Я, что ли, разбираюсь в планировании? А ведь руковожу всей экономикой страны. Приходится. Ну, так или не так?
Несмотря на этот «весомый» аргумент, я решил защищаться до конца, не боясь показаться дерзким и неуступчивым.
— Да ведь одно дело давать указания по отдельной, той или иной отрасли, и совсем другое — сбалансировать все отрасли. Все просчитать: взаимосвязи и тенденции, ресурсы. И найти оптимально правильное решение. Не убедил. Хрущев и не подумал изменить тон разговора доброжелательной твердости.
— Ничего, — вел он свою линию. — Поработаете со своим коллективом. Вживетесь — и будете выдавать правильные решения.
Доводов он моих уже не принимал: за меня уже все было решено им.
— Никита Сергеевич, дайте мне на размышление хотя бы один день!
— Ну ладно, если просите — даем вам этот один день! — благодушно, с лукавой улыбкой согласился Хрущев.
Почти сорок лет до рождения младшего сына Николая отец протрудился в кузнечных цехах, а затем переехал в Баку из Белоруссии на заработки и обосновался здесь до конца своей жизни. Устроился на работу в нефтяную компанию «Братья Нобель». Семья была большая: двенадцать детей. Конечно, отцу с матерью трудно было прокормить такую ораву, выучить и «поставить на ноги». Дети уже с малых лет чем могли старались помочь родителям: на отцовские заработки прокормиться было не просто...
Рабочий Баку — колыбель отечественной нефтяной промышленности — воспитал меня и дал мне путевку в жизнь. Надо ли говорить, что рос я с трудовой советской верой в прекрасное будущее моей страны, потому, что мой город и окружающие его нефтяные промыслы — кладезь огромных богатств, которые должны обеспечить это будущее. Я стал свидетелем главных событий развития в стране нефтяной отрасли практически с первых дней ее становления.
Нефть в Азербайджане добывалась издавна, сначала ручным способом — с рытья колодцев. И только таким способом она добывалась многие годы, вплоть до конца прошлого века.
В 1928 году я к великой радости отца стал студентом Бакинского политехнического института, самого престижного вуза республики. Тогда это было самой заветной мечтой многих бакинских мальчишек, твердо усвоивших формулу индустриализации: «Нефть — это кровь индустрии, а значит, и самой жизни».
Учился Николай Байбаков увлеченно, стараясь не пропустить ни одной лекции, просиживая над книгами и конспектами дни и ночи.
Часто сразу после лекций студенты отправлялись на промысел и там, на месте могли на конкретных примерах изучать то, что говорилась им в академических стенах, увидеть своими глазами, пощупать руками детали.
Студенческая юность Николая Байбакова совпала с годами первой пятилетки. Тогда в основном завершилось техническое перевооружение нефтяной промышленности — первой из всех отраслей Союза, когда десятки предприятий страны сумели изготовить новейшее по мировым стандартам оборудование для нефтепромыслов.
Началось бурное освоение так называемой «подкирмановской нефтяной свиты» в Балаханах. Оно сулило огромные перспективы и ставило мой родной Ленинский промысел в число самых развивающихся и ведущих в стране. В такое удивительное время всеобщего энтузиазма сбылась моя давнишняя мечта — я стал полноправным инженером на этом промысле. Самый памятный и дорогой для меня успех в жизни это проект, который был принят и внедрен как новый метод закачки цемента в водяной пласт под высоким давлением. Он дал хорошие результаты, и с тех пор все нефтяники называют его «методом Байбакова».
В течение 1935—1936 годов я проходил красноармейскую службу на Дальнем Востоке. Служил в особом, 184-м артиллерийском полку рядовым красноармейцем, а затем получил звание командира. Артиллерия полка базировалась на конской тяге, и мы, как заправские конюхи ухаживали за лошадьми, старательно чистили их скребницами им спины и бока, засыпали в кормушки овес и сено, купали в местной речушке летом. На каждую пушку приходилось по шесть лошадей. Лошади были терпеливы и доверчивы, и мы привязывались к ним все сердцем, отчего тяжелая служба наша — воинские учения, ночные дозоры, походы через тайгу в 30—40-градусные морозы — казались нам легче. Уже под конец моей службы, когда я был в офицерском звании, за мной закрепили строевого коня, которого звали Каштанкой. Конь был высокий и стройный, и я, выучившись верховой езде, любил погарцевать на нем, и что греха таить, покрасоваться, ибо и конь мой, как я заметил, любил показать себя, как говорится, и видом, и ходом. И до сих пор, в моем домашнем кабинете висит на стене фотография Каштанки, на котором я сижу. Много лет прожил, много перевидал, а своего коня помню, как свою молодость.
После армейской службы в январе 1937 года Николай Байбаков вернулся в родной Баку на промысел, стал работать заведующим промыслом, правда, недолго. В августе того же года его перевели на должность главного инженера треста «Лениннефть». Не прошло и года, как последовало новое назначение — управляющим этим трестом. И вот внезапно новая перемена в жизни. Н.К. Байбакову пришлось снова покинуть родные края, расстаться с родными, коллегами. Поводом, видимо, послужило его выступление на Всесоюзном совещании нефтяников в марте 1938 года, где речь шла о путях увеличения добычи в стране. Это совещание возглавлял тогдашний нарком топливной промышленности Л.М. Каганович.
В своем выступлении я, как управляющий трестом, рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, внедрении новой техники, что значительно увеличило добычу нефти. Често и прямо, не кривя душой говорил и об упущениях в работе, о недочетах, тормозящих развитие Ленинского треста. Чувствовалось, что зал слушает меня понимающе, сочувственно.
Слушал меня и Л.М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой чего-то черкая на лежащей перед ним бумаге. Как потом я узнал, мое выступление, понравилось ему прямотой поставленных вопросов, и он обратил на меня внимание.
Через два месяца после совещания меня вызвал к себе один из руководителей республики, угостил чаем и тут же без обиняков сообщил, что приказом наркома топливной промышленности Л.М. Кагановича я назначен начальником недавно созданного объединения «Востокнефтедобыча» в Куйбышеве.
Перед объединением была поставлена задача выполнить решение XVIII съезда партии о создании стратегического нефтедобывающего района между Волгой и Уралом — иначе говоря, «Второго Баку», в который включили новорожденные тресты «Башнефть», «Сызраньнефть» и «Эмбанефть». Более развитым к тому времени был «Башнефть», где уже трудились прибывшие сюда опытные буровики из Баку и Грозного. Они пробурили здесь первые скважины и получили первые фонтаны нефти «Второго Баку».
В 1938 году объединение «Востокнефтедобыча» добыло около четырех миллионов тонн нефти. Тогда еще не знали о существовании мощных девонских нефтяных пластов, открытие которых через несколько лет коренным образом изменило ситуацию в этом районе, таком важном для хозяйства и обороны государства. Значит, в пристальном внимании ко «Второму Баку» проявилась важнейшая государственная интуиция, определившая судьбу страны в годы тяжелейших испытаний.
Волей судьбы я проработал в «Востокнефтедобыче» всего лишь около года. В 1939 году в Наркомате топливной промышленности было образовано Главное управление по добыче нефти в восточных районах страны. Я был назначен начальником этого Главка. Но опять ненадолго: в 1940 году меня утвердили заместителем наркома топливной промышленности под «железным» началом Кагановича, с которым судьба, таким образом, связала меня тесно. Теперь я встречался с ним на коллегиях, совещаниях, нередко доводилось беседовать лично с ним.
Многие, кому доводилось работать с Л.М. Кагановичем, отмечали его крутой норов. Отсюда и прозвище — «железный нарком». Он был фигурой во всех смыслах внушительной. Его известность, влияние и власть могли приводить в трепет и страх. Тем более все знали его близости к Сталину. Дело осложнялось тем, что Каганович, будучи наркомом, толком не знал нефтяное дело, поверхностно оценивал его проблемы, нередко игнорировал мнения профессионалов.
В 1940 году Н.К. Байбакову впервые довелось встретиться со Сталиным на совещании в Кремле, где обсуждались неотложные вопросы нефтяной отрасли. Ему было поручено сделать сообщение об обеспечении народного хозяйства и армии горючим в связи с нарастанием опасности войны.
Надо ли говорить, как я волновался в приемной Сталина, ожидая вызова на заседание! «Смогу ли взять себя в руки, не растеряться на этом высоком собрании под председательством Первого секретаря?» Но вот я вошел в большой кабинет, где царила обстановка вовсе не торжественная, а вполне деловая и спокойная, и я сразу почувствовал, как напряженность моя спала, я перевел дух, кто-то показал мне место, где я должен присесть, и уже успокоившись, старался сосредоточиться на содержании записки, которую я держал в руках. В ней сжато изложена суть проблем ускоренного развития промыслов за Волгой, особенно Башкирии — ведущем районе «Второго Баку». Хотя работая в Москве, не забывал я и о делах ишимбайских, всех начинаниях башкирских нефтяников и всеми мерами старался им помочь. (Может быть поэтому мне впоследствии было присвоено звание почетного гражданина города Ишимбая).
Еще раз внутренне уверив себя, что хорошо знаю порученные мне вопросы, я огляделся, увидел Сталина. Да, он, знакомый облик, знакомый полувоенный френч человека, которого я знал по портретам. «Все нормально, обыкновенно!» — совсем успокоился я. И тут мне предоставили слово, и голос мой зазвучал спокойно и деловито: видимо передалась атмосфера деловитости и дружественности этого кабинета.
Сталин, держа свою знаменитую трубку чуть-чуть в бок от себя, неторопливо и мягко ступая по ковру, прохаживался по кабинету, слушал внимательно, не перебив ни разу. А когда я смолк, он приостановился, словно что-то решал про себя, и после небольшой паузы начал глухим и негромким голосом задавать вопросы.
— Какое конкретно оборудование вам нужно?
Я отвечал уже совсем спокойно, вдаваясь в такие детали, в которые, готовясь к сообщению, не думал вдаваться. Сталин выслушал и опять спросил:
— Какие организационные усовершенствования намерены ввести? Что более всего сдерживает скорейший успех дела?
Подробно перечислили все наши дела и задумки, сказал и о «тормозах».
И опять Сталин, сделав несколько шагов по кабинету, принял соответствующие решения. Эта конкретность и переход сразу от слов к делу окрылили меня.
Я до сих пор не скрываю того, что был в числе тех, кто учился у Сталина, считая, что его ясный и решительный стиль должен быть присущ руководителям любого ранга. Где бы я ни работал и при Сталине, и после него, я, следуя его примеру, всегда в меру своих сил старался внимательно выслушать каждого, с кем работал, искать истину в сопоставлении различных мнений, добиваться искренности и прямоты каждого личного мнения, но, прежде всего, искать доступные, реальные пути выполнения поставленных задач.
В 1940 году Наркомат топливной промышленности был разделен на два Наркомата: один ведал нефтью, другой углем. Наркомом нефтяной промышленности стал И. Седин, до этого работавший секретарем Ивановского обкома партии. Н.К. Байбаков получил пост его заместителя. В октябре того же года Седин доложил по телефону Сталину о том, что его задание выполнено — добыто 100 тысяч тонн нефти! Все эти результаты давались ценой неимоверных усилий работников всех уровней промышленности — от простого бурильщика до руководителя самого высшего звена. Страна спешно и упорно готовилась к неизбежной схватке с фашизмом, и военный аспект был преобладающим в работе всей отрасли.
Работу первого заместителя наркома нефтяной промышленности СССР в те годы иначе как «Наркомомвскими днями и ночами» не назовешь. Как и во времена работы с Кагановичем отдыхать доводилось только урывками, чтобы хоть чуть отдышаться, выспаться. Выходных и отпускных дней тоже не было. Все рабочие дни были расписаны буквально по минутам, и все равно времени не хватало. День сливался с ночью.
С личной жизнью при таком графике работы никак не клеилось. Знакомство с судьбой оказалось случайным. Однажды в комнату отдыха, где я в то время обедал, вошла девушка — новый работник Наркомата. Окончив инженерно-экономический институт, она работала референтом заместителя наркома по строительству. Принесла на подпись срочный документ. На вид ей было всего двадцать, аккуратная, строгая, но очень миловидная с умными живыми глазами. Чем-то она меня сразу тронула, и я тут же выяснил, что зовут ее Клавой; и совершенно неожиданно для себя предложил первое, что пришло в голову — глупее, как говорится, не придумаешь:
— Садитесь Клава, обедать со мной.
— Нет, нет, что Вы! — вся вспыхнула она.
— Ну, если не хотите обедать, — уже осмелев, сказал я, — тогда вечером приглашаю вас в кино. Пойдете?
Она согласилась. И мы стали встречаться.
Как-то узнав об этом Каганович сказал управляющему делами, чтобы он достал мне два билета в театр. После спектакля — была не была! — я пригласил Клаву в ресторан и, обязав себя быть решительным, сказал ей:
— Вот что Клава. Нет у меня времени на ухаживания. Совсем нет. И если я тебе нравлюсь — то вот моя рука. А если нет — прогони меня сейчас же.
— Можно мне подумать? — тихо спросила она.
— Можно. Даю тебе полчаса.
На другой день Николай Константинович и Клавдия Андреевна расписались в ЗАГСе. Они прожили вместе сорок три года, как сорок три дня, душа в душу и сердце в сердце, в согласии и любви. У них родились дочь и сын.
С первых часов войны Наркомату нужно было срочно развернуть широкую работу по организованному набору добровольцев в нефтяную промышленность, разумеется только для тех, кто получил освобождение от призыва в действующую армию. А это в основном подростки, женщины, пенсионеры — десятки тысяч. К счастью, нефтяники уже имели богатый опыт ускоренного и массового обучения. Задача облегчалась еще и тем, что в первых рядах шли действительно добровольцы, движимые высоким чувством долга перед страной.
Нефтяники нового призыва не роптали на сразу же свалившиеся на них тяготы. Их самоотверженность исходила из ясного сознания того, что от добытчиков горючего непосредственно зависит жизнь и смерть солдат на небывалой дотоле войне — войне моторов.
В трагическом 1941 году советская нефтяная промышленность не только устояла, но и сумела шагнуть вперед. Так, нефтяники Баку, тогда главного нефтедобывающего района СССР выполнили все государственные задания 1941 года и дали в первый год войны фронту и Родине 23,5 миллиона тонн нефти — показатель небывалый за всю историю нефтяного Баку.
В состав созданного при Наркомате нефтяной промышленности специального штаба, который поручили возглавить мне, входили представители Наркомата обороны и Главнефтесбыта. Штаб собирался фактически каждый день и работал четко и слаженно. Особое значение в штабе придавалось обмену оперативной информацией с мест — о возможностях и нуждах трудовых коллективов и особенно потребностях фронтов, после чего принимались решения об обеспечении их горючим.
Из тех, кто никогда не боялся предлагать штабу самые ответственные и крупные решения, мне больше всех запомнился Андрей Васильевич Хрулев — начальник Главного управления тыла Красной Армии. Ноша ответственности была на него взвалена небывалая и непомерная, и все-таки он нес ее спокойно и мужественно. Я рад, что в такую тяжелую годину мне довелось работать с такими людьми как он, — прямодушными и обязательными в каждом слове.
Значение нефти как стратегического сырья, способного решить исход всей войны понимало и гитлеровское руководство. Проблема горючего для Германии была действительно важнейшей. К началу военных действий она производила лишь 8—9 миллионов тонн бензина и дизельного топлива, в основном из угля. Своей же нефти противник практически не имел, в какой-то мере восполняя свои потребности из союзной им Румынии. Но не хватало и ее. Вот почему нацисты возлагали большие надежды на захват кавказских нефтепромыслов.
Ставка была велика. 1 июля 1942 года на совещании группы армий «Юг» Гитлер заявил: «Если не получу нефть Майкопа и Грозного, должен буду покончить с этой войной».
В один из тех жарких июльских дней меня вызвал в Кремль Сталин. Неторопливо пожал мне руку, взглянул на меня спокойно и просто негромким, вполне будничным голосом говорил:
— Товарищ Байбаков, Гитлер рвется на Кавказ. Он объявил, что если не захватит нефть Кавказа, то проиграет войну. Нужно сделать все, чтобы ни одна капля нефти не досталась немцам. И чуть ужесточив голос, добавил:
— Имейте ввиду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем.
Я до сих пор помню этот голос, хоть и спокойный, но требовательный, спрашивающий, его глуховатый тембр, твердый кавказский акцент. Сталин не спеша прошелся по кабинету и после некоторой паузы снова добавил:
— Но если вы уничтожите промыслы преждевременно, а немец их так и не захватит, и мы останемся без горючего, мы вас тоже расстреляем.
Тогда, когда почти снова повторялось лето 1941 года, очевидно, видно, иначе и нельзя было говорить. Я молчал, думал и, набравшись духа, тихо сказал:
— Но вы мне не оставляете выбора, товарищ Сталин.
Сталин слега остановился возле меня, медленно поднял руку и слегка постучал по виску:
— Здесь выбор, товарищ Байбаков. Летите. И с Буденным думайте, решайте вопрос на месте.
Вот так, с таким высоким отеческим напутствием я был назначен уполномоченным ГКО по уничтожению нефтяных скважин и нефтеперерабатывающих предприятий в Кавказском регионе, а если потребуется, и в Баку.
На следующий день в ГКО была создана группа специалистов для проведения особых работ на промыслах Северного Кавказа. По предложению Н.К. Байбакова организовать работу было решено следующим образом: если враг приблизится к промыслам, демонтировать и вывезти на восток страны все ценное оборудование, малодебитные скважины немедленно вывести из строя, а особо богатые использовать до последней, критической минуты, и при самых крайних обстоятельствах также уничтожить.
В группу для особых работ под руководством Н.К. Байбакова вошли опытные инженеры-нефтяники (Н.Тимофеев, Ю. Боксерман и др.), а также специалисты взрывного дела из Наркомата внутренних дел. Специальным самолетом они вылетели в Краснодар, денно и нощно вели разработки технологии вывода из строя и отрабатывали методы долговременной консервации скважин. Использовался и опыт английских специалистов, которые ликвидировали нефтяные скважины на острове Борнео в 1941 году. Однако зарубежный опыт оказался не столь эффективным. В результате был разработан свой, наиболее радикальный и надежный способ, который впоследствии себя полностью оправдал.
Все работы по подготовке промыслов к уничтожению предписывалось вести только с ведома штаба Южного фронта, которому мы непосредственно подчинялись. Мне сообщили, что штаб и командующий фронтом С.М. Буденный после того, как был оставлен Ростов-на-Дону, находятся в Армавире, и мы поспешили вылететь туда на У-2.
С высоты развернулась страшная картина всеобщего отступления. Внизу пылали хутора и станицы, по дорогам и проселкам отходили наши армейские части — где редкими колоннами, где разрозненными группами, а где толпой вместе с беженцами. Над Армавиром, когда наш самолет стал снижаться, мы с ужасом обнаружили на земле прорвавшуюся немецкую бронетехнику.
Штаб фронта и его командующего мы отыскали в станице Белореченской. Увидев Семена Михайловича, я выпалил сходу:
— Семен Михайлович, давайте команду на проведения спецмероприятия!
— Коля не торопись, — добродушно ответил Буденный. — Моя кавалерия остановила танки.
Однако положение было крайне тяжелым. Я собственными глазами видел, как спешно отступали наши войска. Не забыл я и того, как Сталин постучал пальцем в висок, произнеся: «Выбор здесь...» Да, нужно думать самому, как теперь действовать, с учетом всей сложности ситуации. Ясно, что немцев сейчас никак не задержим, и если они захватят краснодарские промыслы в целости и сохранности, то, получив горючее для своей техники, с еще большей яростью и силой ринутся к Волге и Кавказу, и тогда не сносить мне своей головы. Да что там моя голова!
По телефону из штаба фронта на свой страх и риск я отдал нефтяникам приказ — приступить к немедленному уничтожению скважин, сам сел в машину и поспешил на промыслы. Не успел доехать до станицы Апшеронской, как меня разыскал по телефону член Военного Совета Южного фронта Каганович и дал команду на ликвидацию промыслов.
Работа моей группы развернулась полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице, откуда простирался на восток район нефтепромыслов Краснодарского края. Апшеронскую электростанцию взрывали уже под автоматным и пулеметным огнем врага.
Трудно передать состояние людей, разрушавших то, что строили сами, чему отдали все свои силы и считали делом и подвигом всей жизни. Когда взрывались первые (по графику) нефтеперекачивающие и компрессорные станции, люди не скрывая слез, плакали, метались в душевном смятении. Потом, как бы отупев от горя, примирились с необходимостью разрушать созданное ими. Ожесточенно и сурово думали, получая хоть какое-то облегчение: ничего, зато врагу не достанется ни капли нашей нефти!
Все намеченные спецработы выполнялись быстро. До августа 1942 года на восток страны отправлено около 600 вагонов с оборудованием, в район Грозного вывезена вся добытая за последние дни нефть. Но враг наступал, и приходилось уничтожать все новые и новые промыслы.
Так или иначе, главное задание Комитета Обороны было выполнено. На Кубани враг так и не получил ни одной капли горючего. Впоследствии стало известно, что в Германии уже было создано акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе». Однако почти за полгода немецкой оккупации Кубани прибывшим сюда из Германии специалистам по нефтедобыче не удалось восстановить ни одной скважины. Немецкие танки и самолеты остались на скудном рейховском пайке.
Уже после освобождения Краснодара советскими войсками, вернувшись на промыслы, был обнаружен огромный запас труб, завезенный сюда из Германии для разработки нефтяных месторождений. Вот как вышло: не отдав ничего своего оккупантам, мы даже получили трофеи. Трубы эти очень пригодились для восстановления промыслов.
В сентябре я вернулся в Москву, к делам в Наркомате. Не сразу, признаюсь, удалось войти в рабочее состояние и душевное равновесие. Перед глазами неотступно стояли сцены и картины увиденного и пережитого мной во фронтовой полосе: кроваво-черные кусты взрывов, заживо заваленные землей и щебенкой люди, убитые, смертельно раненные стонущие солдаты, слезы, разрушения.
Между тем фронтовая обстановка по-прежнему оставалось тяжелой и требовала максимальной рабочей сосредоточенности. Враг, выйдя к Волге в районе Сталинграда, отрезал пути снабжения фронтов горючим, ранее проходившим от Баку через Ростов-на-Дону по железной дороге, и по Волге. Положение становилось критическим. Ведь Бакинские промыслы продолжали оставаться основными источниками нефтеснабжения страны.
Вот тут и проявилось со всей силой и важностью стратегическое значение «Второго Баку», строительство которого началось еще до войны, и жизненную важность его мы так остро ощутили. Хотя его доля в общесоюзной добыче была сравнительно невелика, но это была золотая доля — нефть, перерабатываемая практически на месте добычи заводами Центра и Поволжья.
Из-за постоянных перебоев с вывозом нефти и нефтепродуктов бакинские нефтехранилища оказались переполненными, нефть девать стало некуда и большое количество скважин консервировалось. Что делать в такой фактически безвыходной ситуации? Не прекращать же добычу нефти, когда потребность в ней отчаянная. Требовалось незамедлительно использовать весь огромный трудовой опыт и потенциал бакинских нефтяников, техническую смекалку и умения находить неординарные решения.
И вот возникает невероятное, с точки зрения технологии, предложение: нефть добывать не сбавляя прежних темпов, и гнать ее по трубопроводам на перерабатывающие заводы в «Черный город», снимать там энергетическую верхушку, а остаток возвращать обратно и закачивать в нефтяной пласт. Конечно, такое предложение даже для бывалых знатоков казалось нереальным. Взвесив все за и против, Байбаков признал предложенный выход единственно возможным, полностью поддержал и санкционировал его реализацию.
Однако для того, чтобы более полно использовать потенциал Баку, возникло куда более радикальное решение о быстрой разработке нефтеносных районов между Волгой и Уралом. ГКО обратился к бакинским промысловикам с призывом срочно перебазироваться в необжитые районы для поднятия нефтяной целины, для ускорения добычи нефти в нужных стране объемах.
Как первый заместитель наркома Н.К. Байбаков был назначен представителем ГКО по перебазированию большого количества нефтяников и техники кавказских районов на Восток. С этой задачей он справился блестяще.
Всего за три месяца почти девять тысяч бакинских нефтяников, большинство с семьями организовано выехали в восточные районы. На колесах оказался почти весь цвет нефтяной промышленности Азербайджана. «Второй Баку» постепенно набирал силу.
Битва за нефть наполненная и подвигом, и драмой. И, как всякая битва, протекала неровно: успехи сменялись неудачами, имелись свои прорывы и критические ситуации. Когда гитлеровцам казалось, что теперь-то они перекрыли все пути поступления нефти на наши нефтеперерабатывающие заводы, снабжавшие фронт горючим, нефть неожиданным для них способом все же на эти заводы поступала. И то, что у нас с невероятной быстротой нарастало количество самолетов и танков, полностью обеспеченных горючим и боеприпасами, ошеломляло врага, вносило смятение в его ряды.
Вот лишь некоторые эпизоды грандиозной битвы за нефть. В невероятно короткие сроки проложен нефтепровод Астрахань-Саратов, для которого частично использованы трубы и насосные станции из демонтированного трубопровода Баку-Батуми. И построен в напряженные дни Сталинградской битвы!
Весной 1942 год, когда Ленинград оказался отрезанным от Большой земли, по льду и дну Ладоги всего за 50 дней проложен 28-километровый бензопровод, пропускавший до 400 тонн горючего в сутки. Он обеспечивал топливом и Ленинградский фронт, и город.
В 1942—1943 годах решена невероятно трудная задача обеспечения природным газом оборонных заводов Поволжья. За счет эвакуации предприятия из западных районов страны создан промышленный центр Безымянка вблизи Куйбышева, где сосредоточились авиационные заводы страны. Для их обеспечения топливом в короткие сроки проложен трубопровод от Бугурусланских месторождений до Безымянки, в район, дававший значительное количество военной техники, в том числе и знаменитые штурмовики.
В конце 1942 года большая группа нефтяников впервые награждена орденами и медалями. Н.К. Байбаков был отмечен орденом Ленина.
Исход великой победоносной Сталинградской битвы поставил точку и в грозной эпопее битвы за нефть. Открылся, наконец, свободный доступ по Волге для бакинской нефти.
В 1944 году Н.К. Байбаков становится наркомом нефтяной промышленности.
Мое назначение на этот пост предварительно со мной никак не обсуждалось. И только через три месяца Сталин вызвал меня для беседы о состоянии дел в отрасли.
В Кремле, в приемной Сталина я появился точно в назначенное мне время. А.А. Поскребышев попросил лишь меня немного подождать, сказав, что Сталин сейчас занят в своем кабинете поиском какой-то нужной книги. Больше он ничего не сказал, сосредоточенно копаясь в своей папке. Все знали, что Поскребышев говорит ровно столько, сколько нужно для ответа. Он молча дважды поднимался с места, заглядывая в кабинет и возвращаясь, кратко сообщал: «Нужно подождать». Наконец, в третий раз сказал:
— Товарищ Сталин, видимо, нашел нужную книгу и читает, стоя на стремянке. Вы войдите, ну, кашляните, чтоб услышал.
Вошел — и остановился, смотрю стоит Сталин, Верховный Главнокомандующий, правда спиной ко мне. Подхожу, кашлянуть не решаюсь. Я посмотрел на него, как он выглядит: одет в серый френч и мягкие сапожки, очень скромно для первого лица в государстве...
Все-таки решился и кашлянул в кулак. Сталин неторопливо оглянулся и поставил книгу на место.
— А-а, Байбаков, молодой человек! — медленно произнес он (назвал меня Байбаков он как-то дружески, с каким-то душевным расположением). И повторил чуть официальнее:
— Садитесь, товарищ Байбаков, пожалуйста, вон там.
Он опустился со стремянки, пожал мне руку и, раскуривая трубку, начал ходить по кабинету.
— Товарищ Байбаков, мы назначили вас наркомом нефтяной промышленности.
И хотя меня это сообщение не удивило, так как я уже фактически управлял отраслью в качестве главы, но эти слова означали для меня окончательное утверждение в новой должности.
Я набрался решительности и спросил:
— Товарищ Сталин, но ведь перед этим никто даже не поинтересовался, смогу ли я справиться?
Сталин искоса с какой-то своей затаенной улыбкой взглянул на меня, затянулся трубкой, откашлялся и негромко сказал:
— Товарищ Байбаков, мы хорошо знаем свои кадры, знаем кого и куда назначать. Вы коммунист и должны помнить об этом...
Далее разговор зашел о проблемах нефтяной индустрии.
— Вы знаете, что нефть — это душа военной техники?
— Товарищ Сталин, — подтверждая, ответил я, — это не только душа военной техники, но и всей экономики.
— Тем более скажите, что нужно, — доверительным тоном подбодрил меня Сталин, — для развития отрасли.
— Надо «Второе Баку» осваивать, там мы открыли два крупнейших месторождений — ударили фонтаны. Это очень перспективные месторождения. Сталин меня выслушал, прошелся раз-другой вдоль стола и настойчиво повторил:
— А что нужно?
— Капиталовложения нужны, товарищ Сталин, оборудование. А еще нужны знающие строители.
Я решился тут же изложить все свои наиболее принципиальные соображения о путях развития нефтяной промышленности. Сталин слушал вдумчиво, сосредоточенно.
— Хорошо! — наконец, сказал он, — Вы изложите все эти конкретные требования в письменной форме, я скажу Берии.
Сталин тут же набрал номер телефона Берии, как первому заместителю Председателя Совнаркома, который курировал топливные отрасли.
— Лаврентий, вот здесь товарищ Байбаков, все, что он просит, дай ему.
Кажется, самый трудный вопрос был оперативно, без всяких проволочек решен. Забегая вперед, скажу, что наша отрасль вскоре получила все — и материалы, и оборудование, и толковых строителей.
И вдруг Сталин снова повторил:
— Нефть — это душа военной техники. Мы создали и танки, и самолеты, и машины — хорошие. Много у нас и трофейной техники. Но все это не придет в движение, если не будет бензина, дизельного топлива...
Я предложил Сталину, назвав конкретные оборонные заводы, перевести их на выпуск буровых станков и другого нефтяного оборудования для промыслов. Сталин тут же отдал необходимые и важные распоряжения. Так, говоря языком сегодняшнего дня, началась в стране конверсия предприятий.
Этот, продолжавшийся полтора часа разговор, был сложным, но и одновременно ясным, насыщенным мыслями и решениями, одним из определяющих судьбу нашего государства, и особенно нефтяной отрасли в конце войны, в преддверии мирных, послевоенных лет. Когда он закончился, Сталин вдруг опять спросил:
— Вот вы — такой молодой нарком.... Скажите, какими свойствами должен обладать советский нарком?
— Знание своей отрасли, трудолюбие, добросовестность, честность, умение опираться на коллектив — начал медленно и подробно перечислять я.
— Все это верно, товарищ Байбаков, все это очень нужные качества. Но о важнейшем вы не сказали.
Тут Сталин, обойдя вокруг стола, подошел ко мне. Я решил подняться, но он не позволил, коснувшись чубуком трубки моего плеча.
— Советскому наркому нужны прежде всего «бичьи» нервы (так характерно произнес он слово «бычьи») плюс оптимизм.
Много лет прошло с тех пор, всякое было в жизни — и хорошее, и горькое, но эти слова запали мне в душу. В трудную, критическую минуту в моей судьбе они всегда вспоминались. «Бичьи нервы плюс оптимизм» — сколько раз приходили эти слова мне на ум и чаще всего на посту председателя Госплана.
Задачи, поставленные в этом разговоре, стали быстро воплощаться в жизнь. Страна довольно быстрыми темпами стала оправляться он урона, нанесенного ей войной и оккупацией. Открывались новые месторождения, строились новые заводы. При этом применялись дотоле никогда не использовавшиеся методы.
К 1955 году объем добытой нефти составил 70 миллионов тонн. Национальный доход страны вырос к этому времени в 2,8 раза, объем промышленной продукции — в 3,2 раза, розничный товарооборот возрос в 1,8 раза.
После смерти Сталина и с приходом к власти Н.С. Хрущева наступила пора, «так называемой» оттепели. Выдвижение Хрущева на первую роль в партии, а значит, в государстве, для многих было неожиданным. Все-таки он до этого не входил даже в первую «пятерку» членов Политбюро, над ним еще витала тень сталинской полуопалы. Не числилось за ним ни громких всенародных деяний и заслуг, ни теоретических работ, только голод на Украине, о котором старались не вспоминать, как и о сдаче Киева в 1941 году. Зато бытовало мнение — крепок, ухватист, хороший хозяйственник, то есть типичный партийный практик, умеет вызвать к себе симпатию простой речью и обхождением, располагал к себе и внешний облик: простецкое лицо и жесты, простодушие, как знак добропорядочности.
Конечно, такие чувства владели и мной, когда в августе 1955 года неожиданно я был вызван в ЦК, к Н.С.Хрущеву. Помню, он встретил меня, уверенно стоя на ковровой дорожке своего кабинета, по-простецки засунув руки в карманы просторного, мешковатого пиджака, широко и приветливо улыбаясь. Я подошел к нему, и он дружески пожал мне руку и широким жестом пригласил располагаться. Сам же сел за стол, а я в кресло у стола.
Уже в этом было что-то от нового, «хрущевского стиля» — намек на равенство в этом кабинете, на простоту отношений, мол, нет ни подчиненного, ни начальника — вождя, а есть деловое партийное содружество. Говорить он начал тепло, по-дружески. Более всего неожиданным было то, что он хвалил меня как руководителя отрасли, которая в короткие сроки достигла крупнейших результатов в увеличении добычи нефти и газа. Не успел я еще подумать к чему это он, как вдруг, он без всякого перехода, не желая тратить лишних слов, вдруг заключил, положив обе руки на стол:
— Президиум ЦК считает целесообразным назначить вас Председателем Госплана СССР.
Это было совершенно неожиданным предложением. В таких случаях полагается благодарить за доверие, а мне и не вспомнилось об этом от растерянности и волнения. По силам ли мне такое огромное и новое для меня дело? — думал я.
— Никита Сергеевич, я не экономист. И с планированием народного хозяйства страны не справлюсь.
Мне казалось, что я нашел нужные слова для отказа. Хрущев вроде бы и не удивился моему ответу. Он прищурился то ли хитро, то ли негодуя. И рукой с широко растопыренными пальцами нажал с силой на стол.
— А я? А я разве экономист? — живо отпарировал он. — Я, что ли, разбираюсь в планировании? А ведь руковожу всей экономикой страны. Приходится. Ну, так или не так?
Несмотря на этот «весомый» аргумент, я решил защищаться до конца, не боясь показаться дерзким и неуступчивым.
— Да ведь одно дело давать указания по отдельной, той или иной отрасли, и совсем другое — сбалансировать все отрасли. Все просчитать: взаимосвязи и тенденции, ресурсы. И найти оптимально правильное решение. Не убедил. Хрущев и не подумал изменить тон разговора доброжелательной твердости.
— Ничего, — вел он свою линию. — Поработаете со своим коллективом. Вживетесь — и будете выдавать правильные решения.
Доводов он моих уже не принимал: за меня уже все было решено им.
— Никита Сергеевич, дайте мне на размышление хотя бы один день!
— Ну ладно, если просите — даем вам этот один день! — благодушно, с лукавой улыбкой согласился Хрущев.
Я вздохнул с облегчением — есть время подумать. И направился в свое министерство на той же площади...
